1.

 

В эпоху крохотных квартир,

когда был точный глазомер,

приобретал подлунный мир

квадратно-гнездовой размер.

 

Сколачивался коллектив,

выплачивался первый взнос,

трудился кооператив,

решая деловой вопрос.

 

И архитектор в мастерской

бдел над чертёжною доской,

и передним уже витал

крупнопанельный идеал:

 

о четырёх углах чертог,

на пять помноженный этаж.

Оглядываясь на чертёж,

строитель трезво вёл монтаж.

 

И там, где  мигом был снесён

жилой барак или сарай,

там возникал микрорайон,

устраивался микрорай.

 

На обнажённых пустырях

белели корпусов стада,

и в совмещённых санузлах

трубила ржавая вода.

 

Въезжал в квартиру новосёл,

под ним слегка визжал паркет,

а если был без скрипа пол,

то молотком стучал сосед.

 

Вставляли сразу свой замок,

выкладывали за порог

для вытиранья пыльных ног

сырой материи кусок.

 

Будил их радио-сигнал –

фортепианный марш-аллюр.

и каждый тут  же начинал

зарядку вплоть до процедур.

 

Пельменей русских взяв пакет

или какой-нибудь брикет,

у электроплиты, чуть свет,

жена готовила обед.

 

Детей водили в детский сад,

их там выстраивали в ряд,

и начинался маскарад

или космический парад.

 

А старший сын учил урок,

зубрил склоненье падежей

и в пятом классе уже мог

назвать, где ямб, а где хорей.

 

Дни предлагали новый темп:

на стенку вешали эстамп,

в кредит приобретали «Темп»,

газеты доставлял почтамт.

 

По вечерам мигал экран,

народ летел, как мотылёк

или как богомолец в храм

на голубой свой огонёк.

 

И холодильник, как кумир,

мурлыкал, излучая свет.

за стенкой дребезжал кефир

и мёрзло десять штук котлет.

 

Шли новоселья чередой,

гурьбой съезжались гости к вам,

произносили тост простой

и – разъезжались по домам.

 

Так жизнь входила в колею,

в ей предначертанный квадрат,

и увеличивал семью

воспроизводства  агрегат.

 

2.

 

И вот в одну из тех палат

вселился некто – имярек.

Не  то, чтоб от рожденья  хват,

но современный человек.

 

Не то, чтоб из живых легенд,

но всё ж таки оригинал.

Как истинный интеллигент

себя он личностью считал.

 

Хоть с неба не хватал светил,

но мнение своё имел

о сложной расстановке сил,

грозящих миру дать предел.

 

Порой язвил на злобу дня,

хоть не был внутренний наш враг.

Довженко студию браня,

особенно входил он в раж.

 

3.

 

Однажды, выйдя погулять

и что-то мирно бормоча,

он двигался  то вбок, то вспять,

минуя  груды кирпича.

 

Вот миновал один квартал,

всю планировку оценив.

теперь вокруг него жужжал

уже чужой жилой массив.

 

Смех, музыка со всех сторон,

фигуры женские у плит.

И таинство чужих окон

притягивает как магнит.

 

Казалось, в них совсем не так

причёсывались, ели суп,

и самый малый жест и знак

имел магическую суть.

 

Так думал он, слегка томясь,

безвольно обходя дворы,

жалея, что нельзя всю враз

увидеть жизнь без кожуры:

 

без загородок и препон,

отсеков, перекрытий, штор.

Тогда б на свет сплошных окон

брёл не стесняясь каждый взор.

 

4.

 

«Тогда, тогда бы, о, тогда бы, –

он рассуждал, – увидел я бы

вдруг за печатями семью

не поле для квартирной брани, –

одно сочувственное братство,

одну согласную семью.

Они не прятали бы деньги

в сберкассы или в сундуки.

Летали бы меж ними дети,
как в ткацком стане челноки.

Не скрытая по катакомбам,

вся жизнь, хотящая родства,

свернулась бы горячим комом

оранжевого вещества.

Не кубики в моей ладони.

На ней в разрезе возлежит –

и в поперечном, и в продольном –

многообразьем милый быт.

Под пологом июньской сини

да будет место всем ролям,

и ядрами единой ткани

взыграет рой электроламп!..»

 

5.

 

Так волновался наш герой,

газоны невзначай топтал,

покуда с поднятой рукой

на  полумысли не застрял.

 

И тут, умерив свой восторг,

он озираться стал окрест,

ища, где запад, где восток,

где его корпус и подъезд.

 

С трудом найдя ориентир,

он пересёк проспект пустой.

вот местный «Детский мир», вот тир.

за парикмахерской мужской

 

и дом его. Но что за  бред!

Или глаза во тьме шалят?

Был корпус розовым на цвет,

теперь же стал голубоват!

 

Так в чём же, если ты не пьян,

причина странных перемен:

или оптический обман,

или особый феномен?

Или какой-то  чудный сон

в сознании творит изъян?

 

Почти наощупь, наугад,

оцепенением объят,

он выбираться стал назад.

Но как ни изощрялся он,

имело всё один фасад,

всё было на один фасон.

 

Балконы, лоджии, неон,

витрины, темнота окон,

антенны, урны, гаражи,

нигде ни звука, ни души,

лишь стены, стены, фонари…

Так можно бегать до зари!

Ему упорно не везло,

и начал он входить во зло.

 

6.

 

«Да что же это, в самом деле!.. –

он выругался матерно. –

и есть ли на земле пределы

всей этой математике?

Выходит, ухмыляться рано,

когда вам скажут, что земля

имеет форму чемодана,

А не сплошного кругаля?

Все оквадрачены устройства,

что были встарь округлены,

и вызывает беспокойство

лишь поведение луны.

Квадратен череп человечий,

квадратен даже рог бараний,

квадратны женственные плечи,

квадратны речи заседаний.

Министры за столом квадратным,

в каре замкнувшись аккуратном,

решают круга квадратуру

или другую процедуру.

И, косность мира атакуя,

хотят  законы переправить

и полушарья в полукубья

усильем общим переплавить…»

 

7.

 

Кому бы мог подать пример

срывающийся этот крик,

когда б из тени не возник

дежурный милиционер.

 

Заблудший робко отдал честь,

поведал про беду свою:

«Где корпус номер сорок шесть

по 23-й Профсою-

 

зной улице?» – Вот  так дела, –

дежурный веко почесал. –

Я сам недавно из села

и где стою, не знаю сам».

 

8.

 

Но наконец-то, сбившись с ног,

не без поддержки тайных сил,

наш горемыка на порог

родной ступил и позвонил.

 

Спросонья что-то бормоча,

подслеповата, горяча,

жена открыла ему дверь,

и он, как виноватый зверь

 

прошёл за ней и рядом лёг.

Она заснула в тот же миг.

Поцеловав её в висок,

он отвернулся. Тик-тик-тик, –

стучал будильник. Потолок

бледнел. И розовел восток.

 

… Из ванной пение и плеск

его вернули через час

в мир, где хозяйничает блеск,

щекотно-ласковый для глаз.

Потягиваясь с зевотой,

в согласный вслушиваясь гул,

он радовался, что ночной

легко прощён ему прогул.

 

По потолку и по стене

скользил его небрежный взгляд

восторженно и наугад,

как мальчик в сказочной стране.

 

И если бы минуты три

по стенам взгляд ещё блуждал,

то разразился бы скандал.

Но тут как будто изнутри

ему был голос: посмотри

внимательнее на стеллаж.

Он поглядел и вскрикнул аж!

 

Порядок книг ему был дик

и непонятен их подбор.

И в тот же самый миг от книг

по всем вещам метнулся взор.

 

И в следующий миг, багров,

взлохмачен, мокр и дрожащ,

ещё не застегнув штанов

и не надев болонью-плащ,

 

он отомкнул уже замок

и мимо пенья, полумёртв,

глотая ужаса комок,

по лестнице, как пулемёт,

строчил, держась рукой перил.

 

Отплёвываясь, кулаком

грозя, ругательства рыча,

он мчал по улице в таком

обличье, будто саранча

за ним гналась.

И долго наш

ещё бедняга виден был,

пока строительный пейзаж

его совсем не заслонил.

 

1966

 

Примечание. Для тех, кто получает возможность прочитать  моё «Приключение» от начала до конца, очевидно, что его сюжет несколько перекликается с интригой фильма о молодом человеке, который встретил новогоднюю ночь в чужой ленинградской квартире после пребывания в московской бане. Не знаю, когда именно возник замысел популярного фильма, но уверен, что в  этой перекличке между поэмой и более поздней кинокартиной бессмысленно было бы искать хоть какие-то следы заимствования, намеренного использования чужого замысла. Просто сама эпоха, сам псевдо-утопический архитектурный пейзаж шестидесятых, а затем и семидесятых годов не могли не породить сходных невесёлых размышлений об унылой стандартизации городского быта, о его механическом, штампованном воспроизводстве. Кстати, в известном смысле герой «Приключения» тоже по-своему перемещается в другой город. Но заодно и в другой век – в ситуацию «Медного всадника» с его бедным Евгением.