1

В белом Риме жил поэт Катулл.

Знаменит любовью и стихами.

В разных направленьях ветер дул.

Пересуды в Риме не стихали.

 

Был он лопоух, большеголов

и ходил не по годам сутуло.

Почему ж тогда со всех дворов

жёны смотрят в сторону Катулла?

 

Был горбат его короткий нос.

Взгляд то мутен от вина, то цепок.

И сопровождал Катулла пёс

на цепи и назывался Цербер.

 

У Катулла шеи поперёк

три морщины, три глубоких складки,

признак мастера. А слов он впрок

не записывал, дрожа, в тетрадки.

 

Был он горд. Ни прежде, ни потом

вдохновенья не молил, бывало,

а оно само  стыдливым псом,

высунув язык, за ним бежало

 

или сладкой тенью, не дыша,

караулило у поворота,

чтобы понеслась его душа

круче,  чем изгиб водоворота.

 

Попрошайкой не скулил в пыли,

у судьбы выклянчивая милость.

Песни сами из гортани шли.

Вот  что с ним случилось.

 

2

Беззащитен наш Катулл, хоть груб.

Сердце ему пестрота пронзала:

–  О, что за походка, что за грудь!

Нет,  рыжее этой не  бывало.

 

Рыжая! Вон – рыжая идёт!

Как  идёт она, взгляните, боги!

Стал как вкопанный, открывши рот

Гай Валерий поперёк дороги.

 

– Ах-ха-ха! Смотрите, вот чурбан!

– Как она смеётся, негодяйка!..

– Уступи дорогу, грубиян!

– На тебя  взглянуть ещё раз дай-ка?

 

– Кто таков? И много  ли хлебнул?

Прилипал не держит  наша память.

– Из Вероны я. Поэт. Катулл.

И тебя берусь в веках прославить.

 

– Ты сначала слюни бы утёр.

Милый мальчик, брось ушами хлопать.

– О, как язычок у нас остёр!

О, как в поцелуе быстр, должно быть.

 

– Это, детка, не тебе узнать.

шёл бы лучше лобызаться к шлюхам.

– Да, но я предпочитаю знать.

Шлюшки Рима больно пахнут луком.

 

– Гляньте-ка, разборчивый какой!

А ведь неотёсаннее камня.

– Дорогая,  не спеши, постой!

Хоть бы своё имя назвала мне.

 

Ноздри её дрогнули: «Сейчас!»

За угол вся свита ускользнула.

– Завтра, – закричал он, – в этот час

первый стих получишь от Катулла.

 

Он стоит, сияя, на углу

и орёт:

– Ну, жди в дверную щелку

завтра утром первую хвалу,

первую бессмертную безделку.

 

3

Наш Катулл от напряженья бел,

будто проскользнул сейчас к невесте.

– Что  же ты, мой мальчик, оробел?

Ну, иди, мы поиграем вместе.

 

Плыли две руки её, скользя,

по рукам, плечам и вверх, за шею,

а сама шептала:

– Нет, нельзя…

Ну, не надо…. Я ведь не умею.

 

Голос её отступал, моля,

но просилось тело её ближе.

Как стыдлива Лесбия моя

и, одновременно, как бесстыжа.

 

Если ночь мы делим пополам,

в рассужденьях нету интереса.

Страсть подобна спутанным стволам

тёмного тропического леса.

 

Мы друг другу затворяем рот,

и никто на свете не узнает,

что за пламя нас обоих жжёт,

что за  смерч обоих сотрясает.

 

Так отходит океанский вал

В темноту и дышит он устало.

Но, глядите, снова светлый встал

И  собой охватывает скалы.

 

Где, в каких урочищах найдёшь

Двух зверей прекрасней нас с тобою?

Правда – в обладанье. Дальше – ложь:

войны, оды, похвальбы, запои…

 

На рассвете остывает пыл.

Дремлешь ты с такой улыбкой светлой,

будто  я невинность возвратил

Лесбии любимой

ночью этой.

 

Ночь была. И утро в Риме есть.

Твой супруг, старик с улыбкой сальной.

Сплетни есть. Всего не перечесть,

Лесбия, а мы с тобою – сами.

4

– Эй, Калулл, носило тебя где?

– Ездил брата хоронить в Верону.

– Ну, бедняга, ко второй беде

приготовься, к новой похоронной.

 

– Что такое?

– С Лесбией твоей…

– Негодяй, заткни гнилую глотку!

– Выслушай сперва, а там уж бей…

Если лгу я, пусть на месте лопну.

 

– Лесбия? Не может быть, брехня…

И оратор записной какой-то?

Ни секунды малой – что там, дня, –

Двух таких не выдержала б койка.

 

– Ну,  Катулл, как хочешь.  Но, учти:

Зря твои друзья бы не бесились.

– Как же так? Да это  ж смерть почти…

Руки  опускаются в бессилье.

 

– Есть предел мучению – в мече.

Или – раз! – и захлебнуться в море.

– Захлебнётесь  в собственной моче

прежде, чем себя я опозорю.

 

– Эй, малыш, фалернского вина!

Пусть  их – спит с ослом своим ослица.

Ты была, любовь моя, пьяна.

Хоть и поздно, надо ж протрезвиться.

 

Слишком много чести и труда,

чтоб вскрывать из-за дешёвки вены.

Выпьем за «ничто» и «никогда» –

за стыдливость женскую и верность.

 

– Что ты стонешь, как побитый мул?

Мало ли таких найдётся сучек?

– Если не заткнёшься ты, Катулл

Нож тебе как раз под рёбра всучит!

 

Как посмел ты Лесбию чернить?

Расковыривать чужую муку?

Ты – в любви сопливый ученик.

О, не дай бог, превзойдёшь науку.

 

– Не томись, Катулл, да будь здоров!

Ты красотку эту не заметил?

– Целый легион таких коров

Лесбию на ложе не заменит.

 

– Зря, Катулл! А я б тебе дала.

– Так поди и дай любой скотине.

Тошнотворны все ваши  тела –

от наложницы и до богини.

 

Не вино я, а отраву пью,

верю и не доверяюсь слуху.

Ненавижу милую мою,

хоть люблю я смертно эту шлюху.

 

– Э-э, Катулл, послушай старика:

то тебя фортуна проучила.

Смерть свою не победишь пока,

до тех пор ещё ты не мужчина.

 

5.

– Кто это, прозрачнее свечи?

Взгляд его колышется как пламя.

Зря, Катулл, пропажу не ищи.

Отряхни беду да выпей с нами.

 

– Что он, обезумел иль оглох?

– И к тому ж лишился дара речи?

– Тихо, вы! Да тут, никак, подвох,

гляньте, кто идёт ему навстречу.

 

– Здравствуй, милый! Иль не узнаёшь?

Что с тобой стряслось, скажи, бедняжка?

Может быть, и ты поверил в ложь?

Как ты смотришь, как ты дышишь тяжко….

 

Обо мне ты что-нибудь слыхал?

Ну?.. Признайся!.. И сполна поверил?

Да, крутился тут один нахал.

Но ему указано на двери!

 

Ну, пожалуйста, ну, улыбнись.

Что ты хмуришься, как  раб в темнице?

Что ты так всё время смотришь вниз?

Там – живот. Он по тебе томится.

 

Ты под стать весеннему коту.

Поглядите, губы как надул он.

Ты во всём прекрасен, мой Катулл.

Некогда и поскучать с Катуллом.

 

Напиши мне новые стихи.

А? Напишешь? Почитаем вместе…

Ну, не будь же букою таким.

Приходи сегодня… Муж в отъезде.

 

6

Милая, кружится голова.

Снова вместе. Так давай же – снова.

В этом мире только связь права,

только близость. Остальное – слово.

 

Только эта влага, этот клей…

Кто там вызвался? А ну, расклейте!

Нас хоть мёртвою водой облей,

хоть живой – не растворимся  в Лете.

 

Только пусть к оазисам твоим

не дойдёт, не просочится семя.

С нами кончится Великий Рим,

и плодить ораторов не время.

 

Наша связь – отрава из отрав.

Отрезвление приходит быстро.

Ссору новой близостью поправ,

не рождение творим – убийство.

 

Обезпамятеть я был бы рад,

но нельзя забыть всего, что было.

Я не господин теперь, а раб.

Лесбия, и ты, и ты – рабыня.

 

Коли ранит ревность, как тиран,

то Катулл свободным станет разве?

Я нашёл тебя, чтоб потерять,

чтоб терзаться в подозреньях грязных.

 

На двоих досталось нам теперь

допивать вина остаток терпкий.

Перетерпим. Сердце, словно зверь,

не рванётся. Там – венец из терний.

 

Тридцать три весны я протяну.

Тридцать три весны. Не мало всё же.

Жил поэт Катулл у лжи в плену.

Был он распят на любовном ложе.

 

1965

 

Примечания. Основой для этой поэмы (первоначальное название «Страсти по Катуллу») послужила достоверная история любви-страсти, наложившей сильный отпечаток на короткую жизнь известного древнеримского лирика Гая Валерия Катулла (ок.87 – ок. 54 до новой эры). Лесбия – подлинное имя римлянки, возлюбленной поэта. Хоть ненавижу – люблю – такова принадлежащая Катуллу и ставшая как бы его паролем в веках поэтическая формулы, в которой выразилась вся судорожная противоречивость отягощённого ревностью чувства.

 

 

2009