Взгляд неравнодушного читателя

(Из Альманаха «Ближневосточная командировка», М.: 2000)

С конца 70-х годов XX века, когда тщательно отфильтрованные сведения о личности лидера исламской революции имама Хомейни стали проникать в советские средства массовой коммуникации, у рядового гражданина СССР могло сложиться впечатление, что речь идет не столько о революционере, сколько о реакционере, который стремится реставрировать у себя в стране едва ли не средневековые по своему содержанию религиозные устои, нрав­ственные принципы и политические идеологемы. На ту пору традиционализм как сумма общественных устремлений был вовсе не в чести у нашей правящей идеологической элиты. Почти все старое традиционно трактовалось как отсталое, отжившее. Едва ли не любая попытка использовать в современной житейской практике “досоветский” нравственный и духовный опыт народов России бдительно пресекалась, тут же получая ярлык “идеализации”, “любования стариной”, “заигрывания с религией”, а то и “мракобесия”. Один из ведущих тогдашних идеологов правящей партии даже запустил в оборот изречение “мы рождены Октябрем”, означавшее, что гражданин СССР вообще свободен от всякого традиционного наследия, находящегося за демар­кационной чертой революционного октября 1917 года.

Конечно, наивно было бы думать, что тогдашние здоровые силы в русском обществе пассивно смирялись с этой идеологией и практикой воинствующего нигилизма и атеизма. Именно поэтому в нашей оппозиционной среде сразу же, даже при минимуме достоверной информации, сложился притягательный образ духовного вождя иранского народа, образ национального лидера, мужественно поднявшего борьбу против засилья в Иране амери­канизма и стоящего за ним сионизма. Этот живой и действенный опыт тем более был оценен в нашей оппозиционной среде, что уже тогда здесь вполне четко сознавалось губительное воздействие сионистского элемента на весь ход русской истории в XX веке.

И все-таки, по-настоящему образ аятоллы Хомейни стал раскрываться перед моими современниками лишь в последние несколько лет, когда на книжном рынке России появились произведения, посвященные жизни, духовной и политической деятельности вдохновителя Исламской революции, а также тексты его многочисленных речей, отрывки из религиозных трактатов, афоризмы. Назову в первую очередь наиболее значимые работы такие, как книга “Имам Хомейни” в серии “Вожди народов. XX век”, труд иранского автора Хамида Анасари “Имам Хомейни. Политическая борьба от рождения до кончины” и жизнеописание “Имам Хомейни”, принадлежащее перу Дмитрия Жукова, хоро­шо известного в России мастера биографического жанра, публициста, переводчика. (Все три книги изданы в Москве, благодаря подвижническим усилиям издательского дома “Палея”).

Конечно, стоит сожалеть о том, что такие книги становятся достоянием русского читателя лишь спустя более 35 лет после установления Исламского правления в Иране и лишь 25 лет спустя после кончины человека, которому они посвящены. Но, пожалуй, именно в последние годы эти книги и эти идеи стали особенно потребны. Ведь 35 лет назад мы еще в Советском Союзе не знали американизма во всей его разнузданной, грязной и давящей сути. Тогда, по крайней мере, официально, наша идеология еще противостояла “американскому злу”, напору «экономической скотины» (термин выдающегося сербского публициста Драгоша Калаича). Да и 35 лет назад моя страна еще не испытывала того унизительного состояния экономической и идеологической оккупации, до которого доведена в 90-е годы усилиями проамериканской правящей элиты России.

“Культура, созданная другими, — а это иностранцы всучивают свои планы нашему обществу в виде культуры, — является империалистической и паразитической культурой”, — говорит имам Хомейни, обращаясь к верующим мусульманам иракского города Эн-Наджаф в январе 1978 года. Но это он говорит и нам, испытывающим сегодня у себя дома в России страшный духовный урон от сатанинского внедрения американского кино, американской поп-музыки и поп-хореографии, американизированной одежды, американской третьесортной еды, американской детской игрушки.

“Режим вынимает деньги из карманов бедняков и ссыпает их в карманы богатых людей”, — говорит имам Хомейни в той же речи. И снова он говорит это нам, свидетелям чудовищного ограбления трудящихся народов России, санкционированного правящим режимом — покровителем кучки еврейских банкиров.

“Все вооруженные силы, — продолжает оратор, — контролируются одним человеком, который в свою очередь разлагает все. Как говорят, одно гнилое яблоко может испортить целую корзину”. И опять это сказано о нас и для нас. Замечательно, что мы можем расслышать это праведный голос, эти горькие упреки именно сегодня.

Но в громадном по объему духовном завещании аятоллы Хомейни было бы неблагоразумно останавливаться только на моментах политически злободневных, на советах и наблюдениях ситуативного плана. Уникальный опыт его лидерства заслуживает внимания и на уровне так называемых вечных вопросов. А к ним, безусловно, относится вопрос о месте и значении традиционализма в жизни современного общества.

Думаю, не будет преувеличением сказать: духовный опыт Исламской революции сегодня объективно является не только достоянием народа Ирана. Он уже приобрел всемирное звучание. Его осмысление, безусловно, плодотворно в условиях иных этнических и исторических реалий, в том числе, в рамках других религиозных систем и конфессий.

Одна из творческих доминант Исламской революции — возрождение принципов религиозного и национального традиционализма, решительная, глубокая актуализация этих прин­ципов в обстановке противоборства с силами мирового нигилизма (сатанизма).

Отстаивание заветов великой духовной Традиции было постоянной заботой имама Хомейни в самые разные десятилетия его жизни. И гораздо более, чем заботой — смыслом и пафосом его проповеднической деятельности как у себя на родине, так и в эмиграции. Имам Хомейни вошел в историю народов мира как великий борец против безбожия, против любых циничных покушений на религиозный статус человека. Говоря об онтологических корнях этой борьбы, об ее перспективе, уходящей в глубокое прошлое, он выразился следующим образом: “С момента сотворения мира и по сей день существовали две партии: партия Бога и партия Дьявола, и дела их отличались друг от друга”. Почему особо задерживается внимание на этом высказывании? Во-первых, потому что в нем запечатлен вечный конфликт, постоянно передающаяся из века в век, из поколения в поколение ситуация непримиримой борьбы. И, во-вторых, потому что мысль выражена предельно современным способом, языком мыслителя XX века, свидетеля и участника политического противостояния. Религиозный постулат имам Хомейни закрепляет в словах, близких слуху своих современников и соратников. Можно сказать, что перед нами высказывание, в котором, как в капле воды, отражается вся идеология традиционализма в его современном актуальном облике. Мыслитель говорит, по сути, о ситуации вечной, неизменной, постоянно возобновляемой, то есть, наделенной всеми качествами традиции: передача, возобновление в иных исторических условиях, в несколько или сильно смещенных формах, пусть, на первый взгляд, и не вполне узнаваемых. Неузнаваемость традиционных начал мнима: к примеру, за современным обличием нигилистической агрессии в области культуры легко узнаются всегдашние повадки “партии Дьявола”.

Среди таких повадок одна из главных состоит в умении прельщать людей (в первую очередь молодых людей) всяческой новизной, дерзкими эффектами небывалых вещей и событий. Прелесть новизны, неповторимости призвана всячески импонировать молодежи именно в силу ее возрастных настроений и увлечений. Молодежи обещают жизнь в поистине небывалом мире, земной рай, блаженство вседостаточности и вседозволенности. “Телевизионные фильмы, сделанные на Западе или Востоке, — пишет имам Хомейни в своем “Завещании”, — сбивали молодых девушек и юношей с пути истинного, уводя их от привычного им уклада жизни и работы, форм производства и знаний к забвению своей индивидуальности и того, кто они есть, или к неприятию всего родного, своей страны, ее героической истории, традиции, культуры и ее бесценных памятников, многие из которых стараниями корыстных предателей оказывались в музеях и библиотеках Запада и Востока”.

Вот почему именно к молодежи, наиболее беззащитной в силу своей возрастной неопытности перед прелестями “партии Дьявола”, имам Хомейни обращается особенно часто — в лекциях, речах, на многих страницах “Завещания”: “С пеленок до смертного одра мы постоянно видим, что все, называемое на западный или восточный манер, считается очень хорошим, заслуживающим внимания, являющимся признаком цивилизованности и прогрессивности, а то, что выражено с использованием наших родных слов, — вышедшим из употребления, старым и упадническим. И даже наши дети, если у них иностранные имена, гордятся этим, а если у них национальные имена, то они уже не так высоко держат голову и считаются какими-то отсталыми и несовременными. Улицы, переулки, магазины, фирмы, аптеки, библиотеки имеют иноземные названия. Ткани и другие товары, хотя и произведены у нас в стране, должны называться как-то по- иностранному, чтобы они нравились людям и лучше покупались. Подражание иностранному: в одежде, манере поведения, общении и во всех сферах жизни является предметом гордости, чем-то заслуживающим уважения, проявления цивилизованности и прогресса, а национальные традиции и обычаи, напротив, рассматриваются как проявления несовременности, ретроградства и отсталости”.

Очень выразительны примеры, достойные массового тиражирования не только в Иране, но и в России, и в тех же Франции или Италии, также подверженных сильнейшему натиску амери­канизма, в десятках иных стран мира на разных континентах. Мы видим, что богослов, многие свои религиозные трактаты посвятивший темам мистическим и онтологическим, не брезгует обращать подробное внимание на мусорные завалы повседневной жизни общества. Хомейни с небес своих богословских воззрений постоянно возвращается на грешную землю, и язык академических дефиниций быстро меняет на разговорный язык общедоступной публицистики. Тем самым он развеивает миф-карикатуру о надмирности сторонников традиционного умозрения: “…Утверждения о том, что ислам противостоит всему новому, точно также как и слова низложенного Мохаммеда Резы Пехлеви, что “они в нашу эру хотят путешествовать верхом на ослах”, есть ни что иное как глупые обвинения. Поскольку если под “проявлениями цивилизации” и “всем иным” понимаются новые открытия, изобретения и развитая промышленность, связанная с развитием и цивилизацией человечества, то ислам и другие монотеистические религии никогда не выступал против них и не будет выступать. Наоборот, в исламе и Коране поддерживается значение науки и промышленности. Однако если под цивилизацией, обновлением и переменами подразумевают (как об этом говорят некоторые профессиональные интеллектуалы) свободу отрицания всего, разврат, проституцию, гомосексуализм и тому подобное, то против всего этого выступают все религии, ученые и трезвомыслящие люди”. (“Завещание”).

По имаму Хомейни, Коран – источник и центр исламской традиции, основа традиционалистского мировоззрения, “божественный путеводитель”. Это — “книга движущегося человека, книга Адама”. Естественно, для “движущегося человека” Коран не может быть лишь источником движения, его отправной точкой. Это, одновременно, и цель пути, “книга, направляющая человека при переходе из этого мира в другой мир, до последнего этапа движения”.

Русскому читателю трудов аятоллы Хомейни, воспитанному в лоне христианской православной традиции, может показаться, что вождь Исламской революции, говоря о своей религии, слишком даже подчеркнуто придает исламу функцию, которая на русский слух не вполне вяжется с религией как таковой. Трактуя соотношение ислама и политики, имам Хомейни словно намеренно заостряет внимание на пронизанности ислама политической ак­тивностью. “Ислам — политическая религия”, — настаивает он. “Политическая деятельность является религиозной обязанностью мусульман”. “В исламе больше политических предписаний, чем религиозных”. И, наконец: “Клянусь Богом, что весь ислам — это политика”.

Между тем, как раз в этом вопросе “Ислам и политика”, может быть, с наибольшей отчетливостью проступают черты традиционализма Хомейни, возрождаемого в условиях предреволюционной борьбы с режимом национального предательства. Не случайно он подробно останавливается на этой проблеме и в “Завещании”: “…Изощренная группа врагов ислама считает, что религия стоит отдельно от управления государством и от политики. Следует сказать этим невеждам, что в Священном Коране и Сунне говорится больше о политике и управлении государством, нежели о других проблемах. И даже большая часть исламских заповедей, касающихся богослужения и поклонения Богу, имеет политический характер, и небрежение ими может принести многие беды”.

Конечно, здесь со всей очевидностью обозначена тема религиозного своеобразия ислама в ряду других мировых монотеистических религий. Политическая дерзость Хомейни в том, что он сумел опереться на это своеобразие, построить свою революционную стратегию на социальной мобильности ислама, на сравнительно легком подключении своих религиозных соратников и верующего народа в контекст политической борьбы.

Знакомство с иранским типом обновленного традиционализма позволяет прислушаться к достаточно многочисленным высказываниям имама Хомейни в адрес тогдашнего СССР и его руководителей (письмо к Михаилу Горбачеву), а также к его суждениям о христианстве. Что касается беспощадной критики идеологии СССР как сугубо атеистической, ставящей перед человеком и обществом самые узкие материалистические установки, тут все ясно, и вряд ли кто решится в современной России сказать, что Хомейни был не прав.

Когда же речь заходит у него об аполитичности христианства, тут открывается поле для диалога, смысл которого, возможно, окажется небезынтересен и для духовных наследников аятоллы Хомейни в Иране.

Судя по переведенным на русский язык текстам, у вождя Исламской революции не было ни времени, ни специальных историко-богословских намерений для дифференцированного анализа проблемы “Христианство и политика”. А такой анализ дал бы картину существенных конфессиональных различий в социальной практике православия, а с другой стороны католицизма и протестантизма. По крайней мере, в русской православной пуб­лицистике эти различия обстоятельно обсуждались уже в XIX веке в трудах славянофилов А. Хомякова, Ю. Самарина, а в XX веке в книге И. Ильина “Противление злу силой”; а уже после кончины имама Хомейни — в книгах митрополита Санкт- Петербургского и Ладожского Иоанна.

“Христиане не должны представлять себе ислам похожим на христианство или мечеть похожей на церковь. Когда намаз совершается в мечети, то там распределяются обязанности, решаются вопросы войны, планируется управление страной, — говорит имам Хомейни и еще раз настаивает: “Мечеть не похожа не церковь”.

Но нельзя сказать и о православной церкви, что она была веками изолирована от социальной практики общества. Об этом говорит общественная активность таких разных деятелей рус­ской церкви как митрополит Илларион (XI в.), епископ Серапион (XIII в.), митрополит Алексий и митрополит Киприан (XIV в.), преподобный Сергий Радонежский (XIV в.), митрополит Федор Колычев (XVI в.), патриархи Филарет и Ермоген (XVII в.), благоверный Иоанн Кронштадтский, патриарх Тихон (XX в.). Об этом свидетельствуют голоса сотен мучеников-служителей церкви, проливших кровь за православие в десятилетия атеистиче­ских гонений при советской власти. Да и мыслимо ли православному человеку, даже если он живет в монастырской келье, быть вне политики, быть в стороне от болей и бед своего народа?

Другое дело, что непосредственное участие религиозных деятелей в политике России, за некоторыми исключениями, не выражалось так прямо, как это увидел мир на примере Исламской революции, возглавляемой духовным лицом, любимцем всего народа. Да, еще раз прав имам Хомейни: “Мечеть не похожа на церковь”. Но ведь не зря же Иисус Христос, столь почитаемый великим сыном Ирана, говорит: “В доме Отца моего обителей много”.

По крайней мере, знакомство с суждениями имама Хомейни о христианстве убеждает: диалог не только возможен, но и насущен. Но он необходим не в плане иллюзорных и двусмысленных экуменических “братаний”, а на почве общего противостояния “партии Дьявола”, на почве общего служения великим религиозным и национальным традициям.

Мир традиции в понимании имама Хомейни не есть сумма религиозных догматов, национальных преданий и обрядов, бытовых предписаний и привычек. Мир традиции всеобъемлющ, принцип верности и духовности исходит не от человека, но от самого Бога, дарующего человеку вечные блага духовного совершенствования. Традиция божественна по природе своей, мир держится ею.

И потому покушение на традицию, попытки исказить ее, унизить, упразднить из человеческой жизни, из жизни природы могут привести и уже приводят к страшным мировым катаклизмам, к упразднению самого бытия на нашей планете. Имам Хомейни безошибочно определил в своем учении, откуда исходят вопросы мирового зла, как должно противостоять заразе безбожного нигилизма. В этом жизненность и всемирное значение заветов аятоллы Хомейни.

2000 г.