Москвина О. А.,  кандидат филологических наук. г.Уссурийск

Это гусиный клин –
 клинопись новых небес.
             Ю. Лощиц. Март

 Одна из замечательных особенностей лирики Юрия Лощица – близость к песне, а именно к песне народной. Есть нечто идущее от её сути, глубинное, неуловимо и в то же время устойчиво проявляющееся в стилистике многих его стихов с ярким песенным началом. Эта словно бы ниоткуда не берущаяся специально форма природна, естественна и особенно чутка в момент глубокого переживания, невесёлого раздумья. Среди стихотворений автора, развивающих традиции народной песни и обнаруживающих высокую степень русского родства, общность чувства, единство порыва, есть такие, которые необыкновенно потрясают силой эмоционального выражения. Вот одно из них:

Окликают нас клины гусиные,
вопрошают с утра и до темени:
Мы над той ли, над той ли Россиею,
над полями-лесами над теми ли?
Где ж её зеленя, где озимые?

 Окликают станицы гусиные:
Мы не сбились? Над той же ли Русью мы?
Где деревни, где сёла весёлые,
звонкогорлые, светлорусые?
Где скворешни над каждою школою?
Где табунные гривы шелковые?

 Кличут, кличут ватаги гусиные,
вразнобой поют трубы небесные:
Мы над той ли, над той ли Россиею?
Отчего ж не откликнется песнями?
С утра дотемна кличут без отзыва,
с утра дотемна, с ночи до светла…

  Плавность, размеренность стихотворного ритма рождены здесь представлением человека о неспешном движении птиц по небу, о просторно и протяжно звучащих голосах, на которые готова откликнуться русская речь всей роскошью своих полногласий. Параллель, повтор, симметрия – вот принципы звукового и ритмического строения текста, совсем не утруждённого поисками специальных приёмов и не отягощённого затейливостью письма.

Как эхо в природе, слышатся переклички в стихотворении. Здесь всё – созвучие, поиск ответа, начиная с самого первого слова «окликают», до стоящих почти в завершении «не откликнется», «кличут». Вторая строфа начинается тем же – «окликают», что усилено повтором в начале третьей – «кличут, кличут». Здесь активен голос самих птиц, ощутим даже ритм их движения. Ключевое слово то концентрируется, то растворяется (клин, гусиные, озимые, сбились, Россиею, гривы, над той ли, станицы) в тексте, движущемся в сторону негативной оценки ситуации: вопрос «отчего ж не откликнется?» и утверждение «кличут без отзыва». Это особенно подчёркнуто зеркальной гиперболой «с утра дотемна, с ночи до светла», завершающей ряд всеохватных пространственно-временных примет: «с утра и до темени», «с утра дотемна», «над той ли Россиею», «над полями-лесами», «над каждою школою», «где деревни, где сёла». Важно в этом смысле также соединение времён года – весны и осени (детали: зеленя, озимые, скворешники), что говорит о постоянстве происходяшего.

Звучащее «с неба» и разносящееся эхом – «окликают» – сразу же переводится в «земной» план – «вопрошают». Здесь ощутим акцент авторского посыла, отправная точка повторяющихся в дальнейшем вопросов: мы над той ли? мы не сбились? где? отчего ж? Многочисленные повторы-переклички доводят до той степени эмоционального напряжения, когда песня может обратиться в плач, потому что нестерпимо осознание разрыва, ощущение пустоты. Отсутствует не просто отклик – нет адекватного созвучия, именно – ответа песнями, видом весёлых, звонкогорлых, светлорусых сёл. От строфы к строфе меняется картина, и если в начале текста «клины гусиные» знаменовали, во всей символичности и фольклорности образа, природное явление, если в середине стихотворения «станицы гусиные» слились в нашем представлении с земным явлением, то в конце произведения «ватаги гусиные» обрели несколько сниженный вид, с отрицательным оттенком смысла. В последней строфе появляется образ «труб небесных», которые, хоть и «поют», но «вразнобой» (что своеобразно предвещалось ещё в начале второй строфы: «не сбились?»), и, возможно, с их устрашающим звучанием сливаются теперь голоса птиц.

Звуковая и ритмическая симметричность – это доминанта стихотворения, в котором важную роль играет цезура. Таким образом, разделённый на полустишия текст содержит горизонтальные повторы почти в каждой строке. Если в первом полустишии есть слово «окликают», то второе отзывается ударными фонемами в сочетании «клины гусиные». Подобные звуковые и лексические пары встречаются и далее: «над той ли» – «над той ли», «где» – «где», «над» – «над». Равновесию пред- и послецезурных отрезков также служат синтаксические параллелизмы («Где ж её зеленя, где озимые?», «звонкогорлые, светлорусые») и вопросительные предложения («Мы не сбились? Над той же ли Русью мы?»).

Только в одних этих примерах удвоений, не говоря уже о более частных ритмических особенностях, можно почувствовать загадку и одновременно (насколько это вообще возможно) поэтическую разгадку текста. С одной стороны, неоднократно повторяемые вопросы и названные приметы жизни привлекают внимание к непростым обстоятельствам, вызывая грустные эмоции, приводя к отрицательной оценке явлений. С другой стороны, сам характер словесного расположения таков, что пробуждает в памяти некий ритмический код, знакомый каждому по народной песне, причёту, былине. От строки к строке он начинает воздействовать на читателя исподволь, благотворно, открывая ему очень важное: как было не заметить, что отклик на призыв «клинов гусиных», несомненно, есть? Он – душа, сознание, голос самого поэта, нашедшего чувствуемую форму стиха, в котором «что-то слышится родное». Любой другой способ столь сосредоточенного на горькой теме разговора мог бы граничить с публицистичностью. Она, разумеется, тоже допустима и в иных случаях крайне важна, даже необходима в роли побудительной, действенно-образной.

Но это стихотворение иное: оно позволяет выплакать боль, остановиться на самом переживании, которому нужно дать время. В русской песне, особенно в песне-плаче, это всегда учитывается (словесные и композиционные повторы, риторические вопросы и восклицания, приёмы кольцевого строения, плавные анакрузы и клаузулы и т.д.). Всё названное сохранено в неспешном движении стихотворения, представшего тремя строфами (пять + шесть + шесть) и довольно свободным рисунком рифм. Это близко к традиции народного стиха, как правило, вообще исключающего рифму. Здесь же она есть, но не везде: так, первый стих второй строфы внутри неё не находит себе звуковой пары и соединяется с созвучием («гусиные – над Россиею») начального и заключительного фрагментов текста, скреплённого ключевыми позициями: «Окликают нас клины гусиные» – «Окликают станицы гусиные» – «Кличут, кличут ватаги гусиные». Приблизительная рифма в завершающих строках («С утра дотемна кличут без отзыва, / с утра дотемна, с ночи до светла…») особенно напоминает народную песню, а главное – подчёркивает два последних стиха в качестве кульминации. Поэт очень чутко находит рифмические созвучия, рождающие всё новые образы. Например: «над той же ли Русью мы – светлорусые», «весёлые – школою – шелковые», «до темени – над теми ли», «без отзыва – до светла». Так открываются бесконечные дали – текста, чувства, мысли. Благодаря рифме «небесные – песнями» значительно снимается напряжённое впечатление от вразнобой поющих и перекликающихся с ватагами гусиными небесных труб. Рифма, в звуковом контексте всего стихотворения, акцентирует внимание на тематически и эмоционально значимом: песни и Россия.

Особая роль в осуществлении эстетического переживания принадлежит ритмической организации. В структурном отношении стих великолепно прост и покоен. И это несмотря на обилие будоражащих душу вопросов, на настойчивость повторов, несущих в себе идею сомнения. Возможно, ощущение лада тоже обусловлено напоминанием о когда-то воспринятой нами органичной ритмической структуре родного напева, строящегося как трёхударный (большей частью) тонический стих с дактилическим окончанием. Начало такого стиха тоже плавное, неспешное. Рассматриваемый текст, на первый взгляд, почти точно следует этому (за исключением количества ударений в отдельных строчках).

Но при внимательном рассмотрении видно, что здесь используется силлабо-тонический размер – трёхстопный анапест. Однако это ещё ни о чём не говорит: здесь важна не данная (да и какая бы то ни была) стопа. Она вступает в соотношение с иной ритмической единицей (условно), и, потеряв своё прямое значение, способствует восхитительной симметрии текста. Он разделён, на всём протяжении, цезурой и следующим за ней акцентом (исключение только в одной строчке). Это некий остов, стержень, по обеим сторонам которого располагается пять слогов: первое ударение стоит на третьем слоге от начала строки, а последнее – на третьем от конца. Такой ритм (нарастание – кульминация – спад) преобладает, хотя имеются исключения, когда подчёркиваются (в начале или середине строк) вопросы «где?» или слово «кличут». Красота и сила применяемой автором структуры – в том, что выраженные в полной мере тревога и волнение преодолеваются этой же гибкой и восприимчивой формой.

Есть особая, останавливающая на себе внимание, ритмически выделенная фраза в центре стихотворения. Беспокойство, слышимое в стихе «Где деревни, где сёла весёлые?» (много акцентов, обилие созвучий: каждое следующее слово включает часть предыдущего), снимается следующей строкой, в которой единственный на весь текст раз отсутствует ударный слог в центре. Таким образом возникают два близнеца-полустишия («звонкогорлые, / светлорусые»), развивающих главную тему. Ритм этой строки особенно демонстрирует плавность, протяжность. Вместе с предшествующим словосочетанием «сёла весёлые» яркие дополняющие эпитеты «звонкогорлые, светлорусые» создают картину необыкновенной выразительности и останавливают мгновение высокого переживания.

Напоминающее плач стихотворение «Окликают нас клины гусиные…» возвышает и очищает душу – глубоким драматизмом, искренностью и доверительностью авторского чувства. Поэт обращается к нашей эстетической памяти, даёт возможность услышать в самих себе никуда не исчезнувший, но только приглушённый временем родной и любимый напев.

2017 г.