Растет гора берёзовых, еловых,
осиновых, сосновых и ольховых-
серебряных, жемчужных, золотых.
Пила зубаста, и колун – не промах.
В щепе подворье, как в цветных обновах.
Хозяин – барин, ровен его дых.

Клеймёный лес вчера удачно свален.
В кострища стащен сор. Лесник доволен.
Голуба «Беларусь» не подвела:
по наледям и поперёк проталин
с холма на холм горячий след протянут.
Приволокли хлысты – и все дела.

Мороз под утро щёлкнул. Будет свара!
Небрежного, но точного удара
довольно, чтобы плаха – пополам.
Ишь, охнула, сама расхохоталась…
Дурёха, ша! Но полетела шалость
в поля, за реку и по всем дворам.

Вот так всегда колун клевал и тюкал
то посерёдке, то в сучкастый угол.
Дай ему волю, он отыщет сам
сквозную щёлку и дебелый купол.
Он стольких великанов мигом схрупал,
что смолка не успела по усам.

А комель? Есть и на него управа:
отхватим слева, да откусим справа.
Сухие жилы завязались в жгут.
И наши жилы не из ваты свиты.
Буграми ходят плечевые плиты.
Меж ними струи жаркие текут.

Ребрастая гора сверканьем граней
и на глазах растущих очертаний
своих здесь никого не удивит.
Тут каждый двор потехой звонкой славен.
Взмах топорища величав и плавен.
Колода подневольная кряхтит.

Страда идет по избам чередою,
чтоб с осени и до весны покоя
не знал влюбленный в эти звуки слух.
То там, то здесь. Что ж, дело молодое.
Но чаще в эти дни гульбы и зноя
к поленницам тропа зовёт старух.

Укладка, будто стены крепостные.
До смерти не истопишь. А сухие!
Горбатой оберемок нипочём.
И вот уж огневые хороводы
летят вприпрыжку под печные своды,
и в доме пахнет алым кирпичом.

Гуди же, пламень, чистая обнова,
смольное солнце избяного крова,
звени над теменью небытия!
Плоть немощна, зато душа здорова.
Дай знак, и радостно лететь готова
в какие заповедал ей края.